POV Александры
Лунный свет рассеян веером по серой стене. Тихо колышутся приоткрытые жалюзи на высоких решетчатых окнах, отбрасывая рваные тени на этот импровизированный белесый экран. И я как завороженная смотрю на их безумную пляску. Глубокая ночь, но мне не спится. Может, оттого, что и так целыми днями валяюсь в кровати, вдобавок до предела накачанная всевозможными препаратами и обезболивающим, от которых постоянно клонит в сон. Тихонько тикают часы, секунды улетают в бесконечность. Сколько их мне осталось? Сколько ударов еще отмерено моему сердцу, сколько вздохов измученному, уставшему телу?
Недавно мне, наконец, удалось вызвать своего лечащего врача на откровенный разговор. Конечно, вначале он отнекивался, сохранял лицо, как это и положено, следовал профессиональной этике. Но в итоге он сломался и признался, что анализы скверные, что болезнь быстро прогрессирует, метастазы увеличиваются, и их рост уже не сдерживается препаратами.
Он сидел передо мной на краешке дубового стола, такой печальный и удивительно молодой лицом для своих сорока, чуть небритый. Я заметила, что у него оторвалась маленькая пуговичка у воротника на белом халате, а вторая болтается на ниточке. Наверное, не женат, подумала я – некому пришить. Или забегался по делам, некогда обращать внимание на такие мелочи. Он говорил ровным и участливым, «правильным» голосом и все предлагал мне леденец из вазы. А я все отказывалась.
Эта его откровенность подтвердила безнадежность моего положения. Если бы был хоть малый шанс на выздоровление, доктор бы до последнего не сдался.
Рак поджелудочной железы, очень быстро развившийся до последней стадии. Я не задаюсь вопросами: «За что?» - или - «Почему я?». Это не приговор и не кара Божья. Это две строчки в больничной карте. Это мой диагноз.
Итак, подвожу я итоги после разговора с врачом - все было напрасно. Значит, шансов нет. И я скоро умру. Возможно, очень скоро.
И знаете, от этого сразу стало спокойнее. Дико звучит, правда? На самом деле это не так уж удивительно – ведь позади долгие недели лечения, которые так и не дали результатов, позади истерики и тщетные попытки побега из госпиталя. Куда я хотела лететь? Зачем рвалась прочь от стерильных белых стен? От себя самой не скроешься. Это все я поняла уже позже, когда прошел шок, улеглась мучавшая сознание агония, и на смену им пришли уверенность, хладнокровие и, я бы даже сказала, умиротворенность. Все определилось, больше не нужно было бояться неизвестности.
Две недели, сказал врач. Возможно, чуть больше. Или чуть меньше – как повезет. Да уж, повезет, так повезет. Что теперь, биться головой об стену? Выть и проклинать всех и вся, и, в первую очередь, себя? Было, проходили. Доказано опытным путем: лучше от этого не станет. Лишь глаза опухают, и покрасневшие веки потом досадно ноют.
Главное - они не дают мне мучаться от адской боли, исправно погружая тело практически в анабиоз. И так, плывя от глубокого сна до полудремы, я дойду до черты, за которой будет уже иной мир.
Вот только снотворное, что выдают при вечернем обходе, я хороню под кроватью. Последняя детская шалость в моей жизни – уж если валяюсь бревном днем, не хочу и ночью спать тоже. По сути, именно в это время суток, когда госпиталь, обычно напоминающий разворошенный муравейник, стихает и сонно кутается в прохладу ночи, и проходит моя теперешняя жизнь. Усталые глаза закрываются только перед рассветом.
Пару раз я поплатилась за свое упрямство приступами боли, один раз перетерпела, вернее, дождалась, пока не потеряла сознание. Так и пролежала в отключке до утра, пока меня не разбудили во время утреннего обхода. И все по новой – укол, слабость, сон. Когда меня скрутило во второй раз, решила не испытывать себя на прочность и вызвала медсестру, которая сразу ввела обезболивающее.
Но даже тогда я не отказалась от своих ночных бодрствований. Мне жаль терять это время, его слишком мало осталось. Не зачеркивая дни в календаре, я знаю, что одна неделя из отмеренных мне врачом, позади. Лежа в темноте с открытыми глазами и прислушиваясь к доносящимся издалека звукам ночного Берлина, я, не спеша, дрейфую по своим мыслям. Нет, я не думаю о смерти – слишком долго боялась ее. А когда она подошла вплотную, страх покинул меня. Наверное, так и должно быть, и не я первая так себя ощущаю. И еще я рада, что сохраняю присутствие духа. Я даже горда собой, если так можно выразиться в моем положении.
Медленно поднимаюсь и, на всякий случай, держась за спинку кровати, а потом за стену, подхожу к окну. Приникаю горячим лбом к стеклу и несколько секунд с наслаждением ощущаю его прохладу. Затем перебираюсь на широкий подоконник и поджимаю ноги, упершись в колени подбородком. За окном темнота, и почти ничего не видно – лишь размытые очертания больничного парка. Лунный свет медленно подползает ближе и боязливо касается кончиков моих пальцев, одетых в белые носочки.
И в этот момент я четко понимаю – хочу умереть ночью.

POV Криса

Ангелы бывают разные. Существует строгая иерархия, сильно разветвленная и включающая всех до единого светлых существ Небесного Града. В этой системе, создаваемой и расширяемой тысячелетиями, мог бы сломить ногу сам черт, да простит мне Небо это слово. Но основных типов ангелов не так много – есть Стражи, особо приближенные к Всевышнему и составляющие Его армию, есть Хранители и, наконец, младшие - Посланники Света. Как раз к последним я и отношусь. В отличие от Стражей, мы не боремся с силами Тьмы в прямом смысле. И не оберегаем людей как Хранители.
Мы – молодняк Царствия Небесного, и еще не столь опытны, чтобы доверять нам хрупкие человеческие души или бои с Темными. Однако мы учимся, выполняем различные поручения вышестоящих и просто помогаем по мере сил и возможностей. Лично мне обычно поручают тех, кто нуждается в утешении и одобрении: вдобавок к сильно выраженным эмпатическим способностям я умею облегчать боль, как телесную, так и душевную. Не исцелять – это под силу только Хранителям, да и то не всем. Я как бы беру ее в себя и постепенно перебарываю. Депрессия, уныние, внезапные приступы паники или тревоги – каждый человек хоть раз испытывал это на себе, даже если он не является пациентом психиатрической клиники или каким-нибудь непризнанным гением. И тогда наступает мой час – незаметно и невидимо для человеческого глаза, я с легким прикосновением забираю эту боль, и как только убеждаюсь, что мой «подопечный» обрел спокойствие и мир с самим собой, могу считать свою миссию выполненной.
Я делаю это уже более 600 лет и мог бы попробовать стать Хранителем, однако я искренне не понимаю, как можно быть привязанным в течение долгого времени к одному человеку. Наверное, я никогда не смог бы привыкнуть к этому, посему не стремлюсь в ряды «нянек», как мы, молодые ангелы, их меж собой порой величаем. Для Стража я непростительно молод. Поэтому пока что коротаю свой век (седьмой по счету) в шкуре мальчика на побегушках. И не сказать, что мне не нравится. Я на самом деле люблю людей.
Это естественно, скажете вы – ангелы обязаны обожать весь род человеческий, это их работа. Возможно, вы правы, и моя суть защитника тоже имеет влияние, однако должен признаться, и, наверное, вас это немало удивит – ангелы на самом деле весьма эгоцентричный народ. И чем старше служитель Света, тем сильнее это выражено. Иначе никак – такая уж специфика работы, если не научишься держать дистанцию, то сгоришь дотла, раздав все душевные силы по каплям. Люди – энергетические вампиры по отношению к нам, и это тоже было предопределено с начала времен. А мы их добровольные жертвы.
За свою недолгую по небесным меркам жизнь я уяснил, что, в основном, ангелы, особенно прожившие несколько тысяч лет, относятся к людям как к кому-то вроде домашних животных, неразумных зверьков. Бесспорно, весьма ценных, о которых нужно заботиться и всячески помогать.
Но разве эта Любовь именно та, которой нас учит Всевышний? Да, люди взбалмошны, капризны, слишком непостоянны. Я нахожу их забавными, а порой весьма утомительными. И люблю их, просто люблю – за все это в том числе. Они не похожи на нас, они интересны вместе со своими недостатками и странностями, и по-своему уникальны. К каждому я стараюсь найти особый подход. Я ставлю их равными себе и из-за этого частенько вызываю усмешку у своих собратьев. Возможно, правы мои наставники, говоря, что я слишком молод и многого не понимаю в людях, и что все мои смехотворные убеждения сами собой развеются по прошествии пары-другой сотен лет. Им виднее. Наверное, так оно и будет, но я не хочу пока туда заглядывать. И продолжаю делать свое дело.
Сегодня у меня не было определенных поручений, что-то вроде выходного, хотя у ангелов не бывает выходных и отпусков. Назовем это свободным поиском. Я парил в темно-синем небе над Берлином, наслаждаясь ночной прохладой и прислушиваясь к шуму города, расстилающегося подо мной сотнями мерцающих огней. И чутко отслеживал – не вспыхнет ли над каким-то домом или парком желание спуститься ниже и прислушаться. Пролетая мимо окон и оставаясь незамеченным для людских глаз, я моментально улавливал обрывки разговоров, всполохи мыслей, ощущал и пропускал через себя эмоции жителей. И если где-то находилась тоска, печаль или тревога, я останавливался, чтобы приглушить их и подарить мятущейся душе спокойствие.
Сегодня до странности мирно - уже далеко за полночь, но еще ни разу я не ощутил, что кому-то здесь требуется моя помощь. С тихим смешком подумал, не решили ли люди взаправду дать мне немного отдохнуть. Если так, что ж, спасибо им – мне нравилось летать, я полностью расправил крылья и с восторгом отдался на волю потоков ветра, ныряя вниз и вновь поднимаясь выше, над облаками. Казалось, за полтысячи лет я должен был уже смертельно устать от романтики ночных полетов, но никогда меня не покидало пьянящее чувство свободы. Стоило только оказаться среди шума ветра и рваных облаков, - и я забывал самого себя, растворяясь в разреженном, тягучем воздухе.
Не знаю, сколько прошло времени, пока я беспечно резвился в небе, наслаждаясь сиянием луны и захватывающими дух ветряными каруселями, но в итоге обнаружил себя где-то в восточной части Берлина, недалеко от госпиталя святого Витта. Решив не пренебрегать этим случаем, я направился туда, где за тенистыми кленами скрывалось здание больницы. Наверняка здесь найдется тот, кому нужна моя помощь, рассудил я. Конечно, мне не удастся никого исцелить, но облегчить страдания больных хоть на короткое время – это вполне достойное дело для ангела. Особенно, если его мучает совесть из-за бесцельно потраченного времени.
Приземлившись на край крыши, я глубоко вздохнул и убрал крылья, сосредотачиваясь на пяти этажах здания подо мной, полного людей. Ночь была почти на исходе, и хотя небо еще и не думало светлеть, я мог кожей чувствовать дыхание рассвета. Весь госпиталь был погружен в сон – от старенького вахтера, прикорнувшего на локте в своей каморке, до дежурной медсестры, молоденькой студентки, что уснула прямо за столом, уронив голову на тетрадь с конспектами. Я на миг даже ощутил укол совести за свое разгильдяйство, прежде чем неожиданно резкая волна боли захватила сердце в тиски, заставив сжаться в тугой комок и тихо зашипеть сквозь зубы.
Все же кто-то не спал в эту тихую ночь. Значит, я явился сюда не зря. Легко оттолкнувшись от края крыши, что проводил меня легким шелестом кровли, я спланировал вниз, пока не приметил наполовину открытое окно, которое и стало моим пропуском внутрь.
Ангел, залезающий куда-то под покровом ночи через окно, как грабитель, - это, должно быть, выглядит странно. Я, конечно, мог пройти сквозь стену: ничего сложного, но я боялся упустить зов, который теперь ослабевал, что после такого всплеска было весьма необычно. Он ускользал прочь, словно я ухватился за кончик ниточки, которую кто-то постоянно поддергивал, играя со мной. Полностью настроившись на него и стараясь не отвлекаться на мелочи, я продолжил поиски.
Больничный коридор встретил меня безмолвием и парой слабо звенящих ламп. Я знал, что моя цель близка – в одной из этих палат. Ряд абсолютно идентичных белых дверей проплывал мимо, и вдруг, словно что-то толкнуло меня в грудь, заставив замереть и повернуть голову, прислушиваясь. Вот оно: палата номер восемь. Человек, сильную волну боли которого я ощутил на крыше, находился здесь.
Но теперь все было до жути спокойно и тихо. Мне даже стало не по себе – так не бывает. Зов либо есть, либо нет. Сам собой он не может никуда исчезнуть, если только рядом не оказался ангел попроворнее – такое со мной редко, но случалось за столетия служения. Однако я бы в любом случае ощутил присутствие себе подобного, а здесь все глухо.
На мгновение подумалось, уж не ловушка ли это. Молодые служители Света часто попадались на удочку демонов, которые любили развлекаться таким оригинальным способом. Угодить им в лапы, имея в арсенале лишь эмпатию и весьма скромный запас героизма, мне бы не хотелось. Однако выбора не было – я бесшумно толкнул дверь, которая оказалась не запертой, и, затаив дыхание, вошел в полутемную палату.